Мыреева Анна Николаевна родилась 22 декабря 1930 года в с. Буяга Алданского улуса РС (Я) в семье потомственных охотников - эвенков. В 1955 г. с отличием окончила Северное отделение ЛГПИ им. А.И. Герцена по специальности "Русский язык и литература". Трудовую деятельность начала учительницей в средней школе пос. Чагда Алданского района. С 1957 г. работает в системе Якутского научного центра СО РАН. С 1969 г. кандидат филологических наук, имеет ученое звание старшего научного сотрудника по специальности "Языки народов СССР". А.Н. Мыреева - ведущий специалист в области лексикологии диалектологии эвенкийского языка, известный не только в российском, но и мировом научном сообществе. За время работы А.Н. Мыреева осуществила более 100 фольклорно - лингвистических экспедиций в места компактного проживания эвенков от Красноярского каря до Сахалина, берегов ледовитого океана до Внутренней Монголии КНР. Собран уникальный материал по языку, фольклору, этнографии эвенков. Ей принадлежит свыше 30 научных работ, в том числе 5 крупных трудов монографического плана.

А.Н. Мыреевой составлена и издана первая книга "Эвенкийские героические сказания" 60-томной академической серии "Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока" (Новосибирск, 1990). Эта работа Указом Президента РФ В.В. Путина от 8.09.2002 г. удостоена Государственной премии РФ в области науки и техники. В 2004 г. Сибирская издательская фирма РАН "Наука" издала "Большой академический эвенкийско - русский словарь" А.Н. Мыреевой. Это первый в истории тунгусоведения словарь, который включает в себя лексику языка эвенков всех регионов.

Вся научная и общественно-практическая деятельность Анны Николаевны направлена на сохранение, возрождение, дальнейшее развитие языка и культуры эвенкийского народа во взаимодействии с языками и культурами многонационального народа Республики Саха (Якутия).

Многолетние заслуги А.Н. Мыреевой высоко оценены Правительством РС (Я). Она награждена Почетными грамотами Верховного Совета ЯАССР, орденом "Знак Почета", медалями "Ветеран труда", "Ветеран тыла Великой Отечественной войны", имеет почетное звание "Заслуженный учитель Республики Саха (Якутия)", является лауреатом премии Депутатской Ассамблеи малочисленных народов Севера Российской Федерации в области науки. Продолжает плодотворно трудиться в науке, ведет большую собирательскую работы, готовит молодые кадры.

24 декабря Анне Николаевне Мыреевой за перевод Евангелия на эвенкийский язык была вручена одна из самых высоких наград Православной церкви - орден Святой Ольги III степени. Владыка Зосима сказал при вручении награды, что такого ордена первая из Республики удостоена эвенкийка

75-летие Анны Николаевны Мыреевой

СИЛА ВОССТАВШЕГО НАРОДА НЕПОБЕДИМА!

Тратить патрон зря у охотников было не положено. Иначе говоря, поразить цель с первого выстрела считалось обязательным. Законом у эвенков это стало давно. Да и не только на верховьях Амги и Алдана, и не только у эвенков и у эвенов, а кругом по Якутии, и на Омолоне, и на Индигирке, и на Колыме.

Дробь и порох стоили дорого, пушнина - испокон века за гроши выторговывалась с трудом.

Хорошо еще, что при Советской власти стало полегче, но и красные купцы, разъездные агенты - да и в факториях, - водились разные: были и такие, что умышленно сбавляли цену, не иначе, чтобы "лишний рублик" сунуть себе в карман. Вот и приходилось не только белке вкатывать дробинку в глаз, чтобы не портить шкурку, но дедушку бурого или оленя брать с одной пули. Словом, бьешь - попадай враз. Это уж обязательно!

Так шло это правило и в глубь самой жизни, что у мужчин в их мужском деле, то и у женщин - в хозяйстве, вроде как в поговорке: глаз остер, рука верна - что нужно, то сделаешь. Обязательно!

Жизнь на кочевьях была крута, а кочевья - всю жизнь были они, кочевья! Все - за зверем. Рыбу, конечно, брали тоже. Но главное - зверь, пушнина, копытные.

Со зверем тоже было не так просто: уйдет на другие угодья, на камень или перевалит через хребты - ходи, ищи, стынь на ветрах. А отыскать его все равно надо - обязательно!

К убитому зверю тоже следовало подойти с уважением, чтобы не унес с собой обиды тот, кому удалось уйти от охотников. У копытных черепа и копыта укладывали на помост, который рубили на дереве. Это - чтобы они на земле не валялись, ногами чтобы их не топтали люди. А то обидится зверь, уйдет - и пропал: ищи потом, сбивайся с ног - одно горе!

С медведем было и того сложнее. Нет зверя в тайге более ловкого, проворного, башковитого: он и на дерево рванется за тобой, и по реке твой легкий стружок вниз по течению нагонит - только вверх от него уходи во всю силу; он и любую скотину, коня - и того догонит, цапнет лапой за холку, не отпустит, пока до какой лесины не дойдет, а тут другой лапой за лесину, и валит. Свежее мясо он любит.

И было положено, как привезешь битого, освежуешь, сваришь и станешь брать мясо, чтобы есть, - восклицать тотчас следует: "Кух!..". Де, мол, не я тебя ем, а ворон тебя ест! Так ты не меня злобу не таи, не отомсти, дедушка!

И опять же рубили помост для медвежьих когтей и черепа. Глаза вынимали заранее, чтобы потом в глазницы опять вставить, когда вычистят череп: правый глаз в правую глазницу, левый - в левую. А чтобы не спутать, до того как станут вставлять глаза на место, - кто-нибудь из ребят или женщин хранил их: правый в правой рукавичке, левый - в левой. Уважение дедушке оказывали.

Анка, по прозвищу Нирайкан - Младенчик! - была она небольшого роста. - Анка тоже не раз держала глаза дедушки в своих рукавицах. Было боязно: не прогневать бы чем зверя!

Гневить зря никого не следовало. Ни зверя - от него все богатство в доме; ни того, кто богат - чтобы самому бедняком вовсе не стать; ни шамана - мог он наслать злых духов не человека, а отсюда всяческая напасть: болезни, голод, увечья.

На то были и священные деревья, шаманские. На них тоже висели черепа и копыта и всяческие приношения, конский волос, шкурки, тесемочки. И подходить к ним так просто было нельзя - тоже могло случиться несчастье.

Вот на всю жизнь и напомнила Нирайкан: случилось, в детстве еще, на стоянке, ушла их корова щипать траву под шаманским деревом. Родители были в отлучке по делам, наказали стеречь корову - корова больших денег стоит. А корова-то возьми да уйди к священному дереву!

Уж что только ни делала Нирайкан, кричала, ругала, ворону подражала: "Кух! Кух!" - не наша корова, ворон это щиплет траву у твоего, шаман, дерева, не обессудь, - никак не слушалась корова. По соседнему дереву палкой стучала девочка - никакого внимания! Что делать? Хорошо еще догадалась, наломала кусками палку, стала швырять в коровий зад - отошла корова от дерева. Ну, тут уж дала ей веткой Нирайкан! Недаром столько страху натерпелась.

Правда, шаманов, как было положено по новому закону, в те годы не должно было уже существовать. Но деревья стояли: кто их знает, этих духов! А может, они вокруг дерева притаились? И накажут потом, если подойдешь. Всяко говорили про то старые бабки.

В том, тридцатом году, многое поменялось уже и на верховьях Амги и Алдана, и ниже по течению; легче стало теперь: продукты, ткани и все такое подвозили охотникам красные торговцы-агенты, и пушнину далеко доставлять не приходилось, и школы открывались то тут то там.

Но родилась в том году Нирайкан, в декабрьские морозы, еще в простой кочевой палатке. Это - вблизи Буяга, Томмотского поселка: в те года родители все еще кочевали - охотники, понятное дело!

Тогда складывались уже первые промысловые коллективные хозяйства - артели. Дело было непривычное: зимой кочевали, охотились, летом жили на берегах Амги и Алдана, расчищали землю от леса, от корней, чтобы выращивать картофель, разводить огороды.

Лес вырубать, корчевать одному трудно, в артели - легче. Так и на промысле сообща - друг другу поддержка. Держали коров - в той артели, куда входил отец Анки, вначале насчитывалось всего пять коров. Но и с пяти - молоко, немалая поддержка артельщикам: есть чем напоить детей, есть и масло!

Все это было для отцов ново, еще непривычно, а детям - так как будто иначе и не могло быть.

И особенно интересны, чуть страшноваты, пожалуй, были школы. И отстояли они далеко от дома, эти школы-интернаты. И само название: "Интернаты!" - казалось чудным, страшноватым.

Но кругом говорили: "Ученье - свет!". А то вот приезжал еще человек, и звание-то у него странно было, ни начальник, ни охотник - "агитатор"! Так он еще говорил - "по-научному": "Наш родной Ильич - это значит, товарищ Ленин - учит: "Безграмотный человек стоит вне политики, его сначала надо научить грамоте". Так значит: чтобы детей учить - в школу обязательно!".

Конечно, не вполне было понятно о "политике". Но что касалось: "чтобы детей учить - в школу!" - да еще, если так "Сам наш родной Ильич" сказал, - тут уж нечего болтать - какая там Анка-Нирайкан - Младенчик! На возрасте, семь лет минуло! - нет, здесь уж ей все ясно: о-бя-зательно! И ничего там не страшно.

И вот увезли Анку Павлову вместе с другими детьми в школу за сто километров. Интернат оказался простым домом. Непривычно, скучно, а бежать - слишком далеко, да еще школа якутская, учили в ней на якутском языке, говорили по-якутски. Это было трудно. Правда, буквы Анка Павлова уже знала - в поселке мать Анки ходила в ликбез, дочь, держась за подол, следовала за матерью, запоминала. И училась в якутской школе хорошо, прошла все классы начальной.

А в Томмот - в тот самый, что спереди и сзади одинаково читается, - Анку направили уже в среднюю школу, и самым трудным оказалось здесь то, что эта школа была русской.

Русского языка дети эвенков и вовсе не знали - только русский алфавит проходили в начальной, да отдельные слова еще были малость знакомы, хотя произносить их было боязно, неловко: скажешь по-русски - осмеют. Не так выговариваешь!

Многие ушли тогда из Томмотской школы, не выдержали, но Анка Павлова знала твердо: "детей учить - в школу!" - сам родной наш Ильич сказал. Смеются, что неправильно говоришь? Ничего, старайся и научишься. А чтобы не слишком смеялись - тут помогали кулаки: дашь как следует, и замолчат!

"Двоечки", "троечки" - ничего! Знания все же понемногу приходили, пробивались сквозь этот трудный русский язык, как ручейки сквозь ледок по весне. Кругом говорили на нем, и Анка привыкла, приучилась к нему, через полгода она могла уже бойко тараторить по-русски. И назойливые "двоечки" стали приходить реже. И хоть и на "троечки", а одолела она учебу, кончила школу.

Среднее образование!.. У себя на верховьях, в своем "эвенкийском королевстве" Анка Павлова, этот еще так недавно "младенчик" - Нирайкан, могла бы считать себя вполне удивительные горизонты раскрылись ее почти черным, острым глазам.

"Смотри ты, что в сказке бывает только, дочь-то Павлова-то в Ленинград едет, учиться, - говорили старики. - Ученой, знать, вовсе станет!".

"Как же это интересно, - думала в те дни и Анка. - Из Томмота - в город Ленина! Как интересен мир, как замечательно познать его!..".

Так по направлению Министерства Просвещения была послана в Ленинградский институт имени Герцена, на отделение народностей Севера дочь эвенка-охотника Анна Николаевна Павлова.

В Ленинграде она освоилась быстро, город на Неве пленил ее своей красотой. Учиться было интересно, все ново, с товарищами отношения сложились добрые, обжилась незаметно.

Только в письмах к родным порой писала еще Анка - не то что жаловалась - скучала:

"Все хорошо здесь, и все добрые ко мне, и живем дружно, к общежитию своему привыкли. Учимся, конечно, много и трудимся, ясно, чтобы побольше знать и закончить "на хорошо", не меньше - это уж обязательно, не сомневайтесь.

И всюду вместе ходим по городу, и река здесь большая рядом, а берега, правду пишу, все камнем выложены - красиво!.. Только скучаем, что везде под ногой твердо, камень тоже - асфальт называется. Нигде не ступишь на мягкое, как у нас, - этого здесь нет. Разве что, когда за город выезжаем да траву увидим, туг уж набегаемся, устанем даже, свои места вспоминаем, травку, мох наш серебряный, и радостно станет!..".

Анка закончила институт даже не "на хорошо": диплом оказался на "отлично". Вернулась на родину. Год провела в Учурском районе, в Чагдинской школе.

Год был нелегкий, среди учеников - большая текучесть, много русских ребят, детей золотоискателей, родители их переезжали с одного прииска на другой и увозили с собой детей. На их место прибывали другие. Дисциплина была низкая, среди учащихся попадались и плохо воспитанные, распущенные, не привыкшие к работе изо дня в день. Они бегали по классу, кричали с задних парт:

- Пусть сама русскому языку учится! Сами знаем!

Но эту невысокую, очень молодую еще, черноглазую и крепенькую учительницу не так-то легко было вывести из себя. Что же из того, что она эвенкийка - все же не где-нибудь, а в своем Ленинграде получила образование, да и неплохо закончила институт! И уж во всяком случае, твердо знает, чему и как обучать этих крикунов-сорванцов!

Самых отчаянных, к тому же, совсем нетрудно было смутить, приуменьшить их "авторитет" среди сотоварищей: ошибок эти буяны совершали много и при чтении, и в письме, и в словообразовании, и в произношении, а также - во взаимоотношениях с окружавшими их ребятами. Одним криком ведь ничего не возьмешь - правду пустых слов своих не докажешь!

Да и порассказать много интересного о своих, поистине суровых, глухих и, вместе с тем, привольных, для многих - невиданных краях эта Анна Николаевна могла увлекательно.

И дело постепенно налаживалось. Раз должно было его наладить - значит так оно и будет!

Но Анна Николаевна знала не только якутский и русский языки - родным языком ее был эвенкийский. Вот потому-то вскоре и перебросили эту способную учительницу-эвенкийку в Кутана, где учились преимущественно дети эвенков. Они неплохо понимали русский язык, но говорили на нем невразумительно. И были они отчаянно любопытны ко всему новому, к познанию неведомого.

С ними-то и стала с особой охотой заниматься эта "новенькая учительница" - русским языком и литературными чтениями.

Трудная и увлекательная стежка педагога оказалась бы, вероятно, для Анны Николаевны мало чем отличимой от бесчисленных почетных стежек ее сотоварищей, носящих великолепно звание просветителей, если бы не одна случайность.

В Якутске, куда ездила Анна Николаевна, она познакомилась с молодым якутом-ветеринаром. Фамилия его была Мыреев. Они полюбили друг друга. Павлова перебралась в Якутскую столицу, вышла замуж, стала Анной Мыреевой.

Но в Якутске свободных мест для преподавания в школе в те дни не оказалось.

Семен Иванович Николаев, якут-этнограф, весьма интересовался эвенками и эвенами - этими "малыми народностями" своей республики. Он не раз бывал и на Алдане, знал родителей Нирайкан.

Когда ему стало известно, что Мыреева, блестяще окончившая Герценовский институт, находится в Якутске без места, он разыскал ее, предложил работать в Институте языка, литературы и истории и убедил Анну Николаевну в том, что эта работа так же благородна, как учителя в школе.

- Вы не вправе отказаться от этой работы, - говорил он. - Вы - эвенкийка. Свой род обязательно следует изучать. И уж кому-кому, как не вам заняться собиранием и изучением фольклора этого чудеснейшего многовекового наследия вашего талантливого народа? Вы-то знаете всю прелесть народного творчества.

А диалекты эвенкийского языка, говоры, а словари, которые должны, непременно должны появиться, а грамматика, синтаксис, морфология, а древние лексические формы, а современный ваш язык с его заимствованиями из братских русского и якутского языков? - продолжал Семен Николаевич, - А учебники?.. Все это требует своего неотложного решения.

Так снова открылись ей удивительные горизонты. Школу отставить было, конечно, жаль, но если они, эти горизонты, свет неугасимый.

Все нужно было познать, словно окунуться в неведомое море. Изучить. Это ясно поняла тогда Анна Николаевна. Жутковато? Что еще, сразу ничто большое не делается, и положить здесь труда и терпения придется много. Может быть, больше даже, чем вкладывал его в свое охотничье-промысловое дело ее отец.

То, что приоткрывалось ей теперь становилось как бы отдачей долга, вкладом сердца за все, что получено.

Так поступила Анна Николаевна в Институт языка, литературы и истории Якутского филиала Академии наук - сначала лаборантом, потом научным сотрудником. И работа сразу завладела ею.

Анна Николаевна помогала составлять эвенско-русский словарь. Но работа над словарем приостановилась, руководитель заболел и отбыл в Ленинград.

Пришла весна, и тогда Мыреева попросила разрешить ей самостоятельно поработать над темой, нужной Институту. Анне Николаевне предложили составить описание: "Говор томмотских эвенков".

Был апрель, когда она выехала в район - без сбора материала на местах, нельзя было составить описание. Увидела вновь, узнала и не узнала края, родные с детства и уже неузнаваемо изменившие свой облик. Встретила новые поселки, хорошие дома, добротные школы, больницы - там, где раньше не знали и фельдшера! Полюбовалась клубами или красными уголками с их самостоятельностью и ярою жаждой знания. Исколесила древние земли людей, так недавно еще не имевших своей письменности.

Вернувшись в Якутск, Анна Николаевна чувствовала себя богатой. Лицо ее сияло, все говорили: "Помолодела! Не дать тебе твоих двадцати восьми лет! Ну, просто Нирайкан!..." Два месяца в дороге казались ей и - годом, и - днем, так быстро унеслись и столь много принесли они "самородков", этих маленьких, блестящих, рядовых открытий, к которым она, прежняя Нирайкан, - как ни будь скромна - имела теперь прямую причастность.

Здесь, после глухих мест кочевий, в этой показавшейся ей необычно полнолюдной столице, с любовью и уверенностью глядела она на своих новых институтских друзей, улыбалась. Да и может ли человек не улыбаться, когда контуры будущей первой научной работы вырисовываются уже четко!

Вместе с сотрудницей института Романовой она приступила к осуществлению поставленной перед ней задачи. Потом пришли новые темы, содружество укреплялось из года в год, соавторы становились друзьями, в печати стали появляться очерки: по майскому, тоттинскому, токкинскому говорам...

Да, Семен Иванович был прав, неоспоримо прав... "А словари, которые должны, непременно должны появиться... народы наши не могут жить без них, страна наша развивается необычайно быстро!..."

Теперь Анна Мыреева уже не плутала в предрассветии, в туманах, пусть даже лучезарных: "Как интересен мир, как замечательно познание его!..". Теперь для нее было ясно, как свет на заре: все это звенья одной цепи, одной стройки своей, советской, страны, чаяния человечества.

Стоит прикинуть в уме, вспомнить хоть наугад, перебрать руками "магические цифры" ее края, вся "магия" которых, собственно говоря, кроется в воле народов - в дружбе народов. Тогда раскрываются трудовые великие карты ее земли.

"Вот они, - говорит себе Анна Николаевна: - Якутия дореволюционная, год 1734 - открывается первая русская школа! Год 1801 - первая школа при Спасском монастыре для "инородцев"! 1901- общая грамотность населения - около 3%. В "Вестнике воспитания" №1 можно прочесть: "... Если тот же темп роста нашей общественной культуры мы сохраним и в будущем, то для достижения всеобщей грамотности мужчин... понадобится 180 лет, а для... женщин потребуется более 280 лет". Год 1917 год, на огромных просторах края всего 173 школы...".

Трудной была борьба за новую жизнь, новую культуру - это тоже хорошо знает теперь Мыреева. Гражданская война - почти до 1923 года, голод, разруха, школы закрывались десятками, по двадцать восьмой год новых прибавилось всего восемь.

Но сила восставшего народа непобедима - за две первые пятилетки открылось школ - 285, а сейчас их уже - более 600! Свыше десяти тысяч учащихся в средних специальных заведениях, свыше пяти тысяч студентов в Якутском госуниверситете, свыше тысячи - в центральных вузах! "Для достижения всеобщей грамотности" понадобилось куда-куда меньше лет, чем возглашал "Вестник".

Эти цифры взывали. Новые учебники, новые труды, новые описания, словари!

И новые поездки свершает Анна Николаевна. И новые темы разрабатывает вместе с сотрудниками своего Института. И как увлекательны эти темы!

У Анны Мыреевой немало уже научных трудов, заслуживших добрые отзывы в печати. Но есть и еще одна заветная рукопись - это диссертация, которая готовится к защите: "Говоры томмотских и учурских эвенков". Сколько нового собрано здесь своими руками!

Анна Николаевна и сейчас выглядит молодо - многим при встрече с ней хочется сказать: "Здравствуй, Нирайкан!" - хотя она уже опытный научный сотрудник в филиале Академии наук.

Хочется!.. Быть может, потому, что есть в Анне Николаевне замечательные качества, очень близкие людям ее охотничьего рода: скромность, смелость, твердость. И большая уверенность в том, что взятое на себя дело будет выполнено. Обязательно!

Недаром люди ее родных хребтов, долин, рек и лесов бьют зверя без промаха. Это давно стало у них законом жизни.

Вагнер Н.